Духовная семинария находилась на большой дороге близ Сергиевской церкви. Собственно говоря, это двухэтажное каменное здание, выходящее окнами на улицу, с вывеской «Духовная семинария» — казенное общежитие, так называемый корпус, с квартирами инспекции. Самая же семинария, с классами, находится во дворе сзади этого корпуса, тоже каменное и двухэтажное здание, в котором помещается 15 классов, 4 — вверху и внизу — обширные коридоры, большое зало, учительская комната и правление. В первых трех классах было в ней по три отделения, а в остальных по два. Я был принят в третье отделение, в которое поступило 50 учеников из всех пяти училищ епархии: Владимирского, Шуйского, Муромского, Переславского и Суздальского. Несмотря на разноштатный с разных сторон сброд, мы скоро свыклись между собой, слились в одну дружескую семью и зажили по-товарищески. Первое время меня поражали воспитанники старших классов, с усами и, если бы дозволено было, были бы с большими бородами. Я как-то с благоговением смотрел на таких исполинов; детского в их лицах ничего уже не было. Если бы это были простые парни, как в Пустошах, то некоторые из них давно бы были обременены большими семьями.

Во дворе же семинарии находилась образцовая школа и храм во имя Рождества Богородицы, в который мы должны были ходить. Отсюда открывался прекрасный вид на пойму Клязьмы и на железную дорогу. Я любил здесь глядеть на природу.

В среде всех воспитанников высших классов каким же мизерным опять показался я сам! Нет, думаю, не перед кем мне здесь вверх нос держать, как-то мне представлялось летом: я опять тут самый младший из всех! Правда, товарищи мои здесь повели себя по-иному: табак курят открыто, пиво стали пить, говорили, что охотники есть и до водки. Последнего сорта людей я, впрочем, сам лично не видел. Но все же для меня то было чужое: не тянуло меня ни пиво, ни вино и ни табак, на все это я смотрел с осуждением. Да и жил я еще все с братом Михаилом, а в глазах его я бы не посмел сделать запретного. Правда, это уже был последний год моей жизни с ним. Через год он, проучившись два класса, сглупил, добровольно оставив семинарию, и я тогда поневоле остался один. Жил я все на тех же квартирах, хотя и были попытки устроиться в корпус.

Ректором был, когда я поступил, протоиерей отец Михаил Иванович Херасков, инспектором — Василий Яковлевич Розанов, помощниками инспектора: Александр Семенович Счастливцев («Доеный»), Семен Осипыч Сердцев («Селедка») и Ксенофонт Александрович Вознесенский («Севрюга»). Учителями моими были в первых двух классах: Александр Ефимыч Богородский по Священному Писанию, библейской истории и (в IV классе) по церковной истории, Василий Маркич Березин по словесности и истории русской литературы, Ксенофонт Федорыч Надеждин…

… В VI классе нас уже и начальство семинарское начинает как бы предназначать, кому, по выходе из семинарии, по какой дороге идти. Одних воспитанников назначали к посвящению в стихарь, а другим этого права не дают. Я попал в первую категорию: в первую же треть посвящался у Феогноста в стихарь. В этот день нас из воспитанников посвящали троих; за Богослужением заставляли держать рипиды и читать часы. Мне пришлось тогда два праздника подряд читать часы. Как посвященный в стихарь, приехавши домой на Рождество, я тогда захотел себя в нем показать и народу: впервые осмелился сказать в храме проповедь в Рождество и Крещение. Мысль о поступлении со временем во священники у меня тогда уже была. И стоя в храме за службой, озирая стоящий народ и вслушиваясь в службу отца Михаила, у меня иногда уже лезла в голову греховная мысль, дескать: «Гляди, отец Михаил, на меня, и я помаленьку ближусь к тебе, и мне, быть может, Бог приведет предстоять Престолу Господню!» И сам народ меня тогда уже чаял видеть священником, приходилось слышать от многих: «Ты кончай скорее, Евгений, да к нам и поступай в попы!»

Дни мои действительно близились к тому. Время летело быстро, и я уже один за другим выдерживал последние выпускные экзамены. Сознание того, что я скоро прощусь с семинарией, что начну самостоятельную жизнь, избавлю своего родителя от дальнейших забот и материальных затрат на меня и что, наконец, он может зажить более безбедно, — все эти мысли заметно поднимали во мне энергию к труду, и я неленостно и с усердием подготовлялся тогда к каждому экзамену. Устатка от таких занятий, какой чувствовался в прежние годы во время экзаменов, почти не замечалось. Какое-то предвкушение иной, более лучшей жизни по временам радовало меня. Но вот и последний экзамен прошел. Все мы последний раз собрались в храм во главе отца ректора и все преподаватели с нами. Отец ректор на благодарственном молебне сказал нам последнее напутственное слово. И как же мне тут стало вдруг тяжело на душе. Как жаль мне стало и этот храм, с которым связано много воспоминаний за шесть лет ученья в семинарии, жаль вдруг стало и этих преподавателей. Правда, не одно хорошее за этот период времени видел я от них, было что и плохое. Но все это мгновенно забылось, и у меня скорее теперь явилось раскаяние к ним, что ведь и с моей стороны было по отношению к ним не одно хорошее! А еще больше стало мне жалко своих товарищей, с которыми я жил за все время в хороших отношениях, а некоторые были и совсем задушевные други, которым открывалась тайна души. Вышедши из храма, самые здания семинарии показались мне так дороги и близки, как не были раньше. Все мы теперь шли в зало, куда обещался приехать высокопреосвященнейший владыка Феогност. Долго ждать себя он не заставил: в означенный им час приехал — и прямо в зало. Пропевши при входе его «Ис полла эти деспота», мы приутихли. В своей речи владыка сердечно поздравил нас с окончанием курса, дал наказ лучшим ученикам идти в Академию, а прочим — избрать скромный путь священства в глуши сельской жизни и быть в своей жизни учительным и показательным примером для пасомых и, наконец, не забывать родную семинарию, которая по мере возможности старалась в нас посеять и развить семена доброй христианской жизни. Воспитанники поблагодарили за доброе пожелание и назиданиевладыки и стали поочередно подходить к нему под благословение. Причем владыка старался вспомнить фамилию подходящего, и, благословляя каждого, давал на память по серебряному тельному крестику и по брошюрке духовно-нравственного содержания, напечатанную им. Получивши последнее общее благословение, с пением того же «Ис полла эти деспота», мы проводили его до ожидавшей у крыльца семинарии кареты.

Теперь предстояло у нас — воспитанников прощание между собой. Местом последней дружеской беседы было выбрано за городом к Потанину мосту у будки железной дороги. Раньше была сделана складчина по тридцати копеек с человека, и на эти собранные деньги было куплено простой водки, рябиновки, и разных закусок. Не могу сказать, чтобы на этом последнем прощании были у нас одна душа и одно сердце: каждый как-то ближе держался к своим прежним душевным доверенным. Все же, правду говоря, провели мы там время недурно и очень оживленно. Много вспоминалось веселого из прожитой семинарской жизни, принято было также много пожеланий не терять дружеской связи и в дальнейшей самостоятельной жизни. А большее всего скрасилось наше прощание общим задушевным пением.

В чудном летнем воздухе, среди пестреющих цветами лугов, на открытой природе, мы, теперь свободные, счастливые, связанные узами последней любви и дружбы, — широко дали волю развернуться во всю мощь своим голосам! Все то хорошее в пении тут было выложено нами! Каких только песен мы не попели! Вся молодецкая удаль здесь развернулась! Нашему непринужденному настроению тут, конечно, без меры допущенных развязностей от этой выпивки, а особенно со стороны любителей ее, решительно никаких не было. Каждый хорошо сознавал, что пришел сюда не для пьянства. На это товарищеское прощание был даже нами приглашен один из надзирателей, который нам был более люб (А.И. Благосклонов) за время учения, но он, вероятно из скромности, почему-то тогда не пришел. В конце гулянья многие стали отбирать адреса своих товарищей, в надежде со временем вести переписку между собой, и потом уже, простившись друг с другом, возвратились по своим домам на ночлег. Билеты нам обещались дать завтра. Это уже был не прежний ученический билет, а иного вида: он по приезде домой должен был лично вручиться отцу благочинному…