Здесь после живоцерковников иереев отца Иоанна и отца Алексия настоятелем храма был избран безместный священник, после ликвидации Феодоровского женского монастыря, протоиерей, благочинный города отец Николай Иванович Охотин. К слову сказать: это мой родственник — с семейством, к которому всегда одинаково лежала душа; вот 32 года живу с ним, разделяя хлебосольство, ни разу с ним я не расходился, и один от другого не слыхал злостного слова. С ним-то вот мы, да еще с диаконом Павлычем из Феодоровского же, и составили совместный причт, при двух приходах, чередуясь в службах церковных. В материальном отношении этот новый приход, можно сказать, что ничего не улучшил мое обеспечение. Только с приездом владыки Дамиана и когда он служил в соборе, правда, стало как будто бы лучше. Прихожан, хоть и значится в списках впятеро больше Никольского, да они так разбросаны по всем улицам города, что вот до сих пор всех в лицо мы и не знаем. С требами редкий кто обращается к нам, после того как живоцерковники отогнали их от себя; они предпочитают отправлять религиозные требы в ближайших к себе храмах, куда временно тогда приписались. Дал мне хорошего этот новый приход лишь то, что здесь всегда служба отправляется с певчими и бывает частое архиерейское Богослужение, торжественность которого мне как привилась в учебные годы во Владимире, так до сих пор и теперь я люблю…

Примиряюще же при этом на меня всегда действовало их задушевное пение. Помню то время, когда Шура за архиерейской службой выходил за амвон в стихаре солистом петь трио «Святый Боже» или «Ис полла», а Лида стояла в то же время на клиросе, и голос ее я тогда отличал от других. Любо мне было тогда, и в душе своей я ими гордился! Я, как страстный охотник сам попеть и послушать других, жил и живу такими моментами в жизни. Так же охотно я слушаю пение и всех детей, когда соберутся вместе, или играют на музыке, в настоящее время. Мне лично их задушевное молодецкое пение, полное жизни и музыки, всегда доставляет усладу сердечную.

Архиерейская служба здесь совершаться стала недавно. Всего только с голодного 1918 года восстановилась здесь епископская кафедра, упраздненная пред тем более ста лет тому назад. Благодарение Богу! Назначением сюда епископа Дамиана Переславль был очень счастлив.

За его приветливый взгляд, правдивую, добрую и неустрашимую душу, обходительность, доступность и ласковость, уменье служить и проповедовать слово, — и станом своим он был представительный, — его скоро здесь полюбили. Но не посчастливилось только житье ему здесь. Первый раз он был арестован и посажен во Владимирскую тюрьму на год с лишним, заподозренный будто бы в политике, по произносимым в храме проповедям. Из Владимира тогда приходили трогательные картины рассказов, как его часто по улице города в арестантских опорках сопровождали под винтовками красноармейцы. Другой раз он был сослан на два года в город Теджен в Туркестане, благодаря нажиму «живой церкви». Всего он значился епископом Переславским девять лет. Ныне в начале лета, к сожалению переславцев, он был отозван на новое место службы в город Полтаву в архиепископском сане. Проводы его были очень чувствительны: многие при прощании с ним и при речах духовенства плакали; плакал немало и он, уезжая. В числе первых, как сослуживцу по собору, мне пришлось тогда сказать ему прощальное слово, перед молебном, за последней его Литургией. Храм был полон молящимися; пришло почти и все духовенство, как никогда. И так как это мое слово понравилось тогда очень многим (десятки слушателей после ко мне подходили и благодарили меня за высказанную в нем правду) и как оно, таким образом, является как бы выразителем настроения многих, то я полностью и помещаю его здесь. Итак, начинаю его передачу:

«Ваше Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Владыко, горячо любимый наш архипастырь!

Высказывая воодушевляющие нас чувства радости и пожелание, по поводу Вашего возвышения в служебной архипастырской деятельности, да подаст Вам Господь Бог крепость душевных и телесных сил послужить еще многие годы во благо и славу Святой Церкви, — мы вместе с тем не можем не высказать и другого нашего чувства, которое управляет нами в данное время. Это чувство печали и скорби, что Вы оставляете нас, что приходится теперь Вам сказать последнее слово «прости», чтобы в мире друг с другом нам с Вами на всю жизнь разойтись… Владыко! Тяжело нам с этим мириться!

Посмотрите, дорогой отец наш, собралось нас немало и пастырей церкви, и наших пасомых! Что это побудило нас? Любовь наша к Вам!

Вспоминаются мне первые годы Вашего вступления на здешнюю Переславскую кафедру. Тогда я еще не был Вам сослуживцем здесь по собору. Но мне тогда еще Бог привел иметь частое общение с Вами, когда, помните, многие приходы и целые улицы, чуть ли не весь город, приглашали Вас для служения в храмы и когда прихожане тех храмов брали святые иконы по своим домам, помнится, — из собора, из мужских монастырей, от нас — от Николы, от князя Андрея, и от других храмов, в которых Вы служили в тот день. Вот когда еще, Владыко, зародилась к Вам любовь переславцев! Когда же Вы пожили с нами, она в нас возросла: теперь переславцы провожают Вас с большим сожалением, со слезами…

Говорят, что любовь порождает любовь. Так случилось и с нами. За все эти годы пребывания с нами многие ль скажут, спрошу я, что он был Вами унижен, обижен или наказан? Своим приветливым словом, отзывчивостью души, доступностью и близостью к нам Вы больше и больше с годами, живя среди нас, привлекали и приумножали численный состав верующей паствы — Ваших почитателей.

Усердной службой своей и почти всякий раз, простым и понятным для всех словом назидания в этом святом храме и где только приходилось служить, Вы сумели в остывавших было в эти годы сердцах многих снова возгреть и любовь, и усердие к Божию храму. Многолюдство собрания верующих в храме Божием я больше всего считаю, вот здесь, по крайней мере, в соборе, плодом Ваших трудов и пастырских наставлений.

Да, дорогой наш архипастырь и любящий отец, справедливость требует сказать Вам, что недаром протекла Ваша жизнь среди нас. Своим примером стойкости в вере, своим твердым исповеданием Единой Святой и Апостольской Церкви и, наконец, своими страданиями, которые выпали на Вашу долю, Вы многих слабых, колебавшихся духом, укрепили и своим добрым и любящим сердцем приблизили к себе сердца многих.

Во всякое время, бывало, мы шли к Вам, как к родному отцу, не боясь, легко и свободно, и каждый из нас встречал в Вас радушный прием и живое участие. Вы своей лаской и добротой не обходили даже и малых детей… Есть одна, хорошо известная всем, дорогая картина, изображающая благословение Спасителем детей, — она часто изображается и на стенах храмов. И вот эта картина мне часто, бывало, когда я служил вместе с Вами, приходила на ум, когда видел я, как со всех сторон окружали Вас в алтаре почти такие же дети. Не шли бы они к Вам с такой радостью, лаской, с такой детски открытой душой, если бы они не чувствовали и не видели в Вашем сердце согревающих душу тепла, ласки, добра. И вот так со всеми нами Вы жили все время в мире, любви и согласии. И я думаю, что не погрешу, если скажу, что Вы не могли сделать кому-либо сознательное зло: в Вашем добром сердце не могло ужиться оно, подобно тому, как не может течь из одного и того же источника чистая и мутная вода.

Примите же, дорогой наш архипастырь и добрый отец, искреннее уверение в том, что мы все с любовью и неудержимою скорбию провожаем Вас от себя. Знайте, что Ваша жизнь, служба Ваша была плодоносна для нас! Вы не оставляете по себе темного следа между нами и укора своей памяти. При Вас никому не было тесно и с переходом Вашим не станет просторней и свободней, как это нередко бывает. Все мы, верующие, чувствуем утрату и лишение в Вас, как в своем добром, любящем отце и архипастыре.

А теперь последнее слово, Владыко: простите нас, в чем мы погрешили пред Вами и, быть может, когда оскорбили. Там, вдали, на чужой нам стороне, не забывайте нас в своих святых молитвах пред Богом…

Простите же и благословите навсегда любящую Вас переславскую верную и преданную Вам паству!»

Пополню еще свой рассказ о епископе Дамиане, что сейчас вспомнил.

Он и третий раз был арестован, значась Переславским епископом, но только уже домашним арестом, который был у него в Москве шесть месяцев. В этот раз он был выпровожден из города Александрова, куда он временно переселился пожить для удобства управления всей Владимирской епархией, которая ему была вверена. Вместо ссылки куда-нибудь далеко, ему, по просьбе его, дозволено было (в почетной ссылке) жить в Москве, без права выезда куда-либо во Владимирскую губернию. А перед тем выбытием его из Переславля в Александров вот что еще было связано, я хочу рассказать, с именем епископа Дамиана.

В одно время запьянствовали человек пять-шесть, соборные певчие. Имевшиеся деньги в карманах давно уже пропиты, хмель же в их отуманенных головах все еще бродит. «Ребята! Пойдем к архиерею просить себе денег на водку», — предлагает один. «Идем, идем, конечно!» — ему отвечают. И вот вступают в оградку собора, где в сторожке жил Дамиан. Видят, владыка сидит возле квартиры, гуляет. Честь-честью подошли гуляки под благословение и сели с ним рядом, обращаясь сначала на «Вы». На обращенную просьбу пьяных визитеров, владыка дал два рубля им на водку. Один из них тотчас же тогда и побежал покупать, а остальные свободно сидят и гуторят с архиереем разные речи во что кто горазд. Здесь они с ним уже сблизились на «ты». И говорят ему так: «Ты вот что, архиерей! Не уходи от нас в Александров. Тебе с нами не плохо, нигде не найти тебе лучшего. У нас так хорошо, а там жить будет хуже». В это время прибежал человек с водкой. «Вот ты, архиерей, пока здесь посиди, а мы вон там за храмом у стенки за твое здоровье и выпьем; потом мы тебе песни споем, а ты нас послушай!»
И вот после сего выпили и пели. Архиерей же в это время продолжал сидеть на своем месте и слушал…

На этом я и окончу воспоминания своей жизни, проживши от роду на свете 58 годов, из коих около 33 в супружестве.

Ну, дети, закончен мой труд! Оставляю вам всем эту запись на память. Живите по Божьи, вспоминаючи нас, стариков, когда нас не будет на свете. Все, что мне надо было поведать, насколько справлялся я с памятью в жизни из детства, ученья, учительства, священства, своих отношений к семье и другим, — мной сказано все без утайки, не щадя ни себя, ни Саши, ни всех вас, касаясь в жизни худого. Где же касалось похвал, в угоду эгоизма, в поведении себя и всех вас также говорилось мной только то, что я чувствовал, переживал, ощущал исключительно сам, измеряя все собственным аршином. А верен ли он был: не удлинен ли, не укорочен ли, — я чужого к своему не примерял, до чужого аршина мне не было дела! Тут беспристрастно может слушать только другой, а не я: судите, дети, уже сами! Все же, что будет вами найдено в моем повествовании хорошего, доброго, да послужит вам в назидание, это и проводите в жизнь у себя! Что же найдете худого, презренного, того всеми силами остерегайтесь и не ходите по пути нечестивца. В супружестве будете? Любовь друг к другу везде да сопутствует вам. В мелочах жизни не думайте все измерять своим лишь аршином: тут должна быть самостоятельность в каждом. Во всем же прочем, существенном в жизни, должна быть полная взаимность, совет и уступчивость обеих сторон. Благословит Бог детьми? Знайте, что это на радость! Дети — связующий узел супругов: размолвки, нестроения и все тяжелое в жизни между супругов детьми примиряется, и смягчается горечь обид. Раз благословил вас Бог взаимно сойтись законным браком в супружескую чету, не давайте знать после в жизни своей того, что один из вас лучше другого, один разумен, а другой неразумен. Всегда помните, что при существующих разницах в супругах недостаток в одном в то же время восполняется им чем-либо в другом, чего вовсе нет в том, недовольном, супруге.

Помните эти мои наставления и проводите их в свою жизнь, тогда, добрые дети, и в вашей жизни будет больше покоя и счастья. А теперь простите, мои дорогие! Свое дело я кончил. Бог мира да будет с нами и вами всегда в сердцах наших. Аминь.

1927 года июля 20 дня.