18 июля Церковью вместе с праздником обретения мощей Преподобного Сергия Радонежского совершается память Преподобномученицы великой княжны Елисаветы и инокини Варвары, пострадавших за веру Христову в 1918 году.

Неслучайным образом переплетает промысел Божий судьбы людей, посвятивших ему жизнь, в назидание и наставление верующим – часть жизни Елизаветы Федоровны перекликается с историей Переславских приходов храма Святых Сорока Севастийских Мучеников и Свято-Никольского монастыря через Священномученика отца Евгения Елховского, точнее через судьбу его старшего сына протоиерея Владимира Елховского, который продолжил путь своего отца.

Речь пойдет о трех личных встречах с Великой Княгиней Елизаветой Федоровной, которые стали частью жизни Владимира Евгеньевича, и рассказ о которых он оставил нам в своих воспоминаниях, которые вместе с воспоминаниями его отца стали в наше время отдельной книгой.

Начало этой истории положено в предреволюционные годы во Владимирской Семинарии, где учился отец Владимир, следуя по стопам своего отца.

В 1916 году, когда по России шла первая мировая война, а Владимир Евгеньевич заканчивал выпускной класс семинарии, во Владимир прибыла с визитом Елизавета Федоровна, уже будучи инокиней. В эти годы Владимирской Епархией правил архиепископ Алексий (Дородницын), который был не справедлив по отношению к святым отцам, управляющим Владимирской cеминарией, воспитавших не одно поколение достойных пастырей Христовых, многие из которых удостоились Святости и почитания Церковью.

Об этом первый отрывок из воспоминаний отца Владимира

… За углом училища стояли учащиеся начальных школ со своими учителями. Завидев нашу группу, все надзиратели бросились к нам, и схватив за рукава, чуть ли не силой увлекли нас к парадному подъезду и поставили в один ряд между стеной и фонарным столбом на подъезде. В тоже время мы слышали между ними такие разговоры: «Что же делать? Княгиня любит точность, через пять минут она будет здесь». «Давай гони сюда начальные школы, скажи, чтобы громче кричали «ура»». На флангах нашей шеренги, состоявшей из 4-5 человек, встали по помощнику инспектора. Мы почувствовали что-то неладное. «Михаил Алексеевич, чего вы нас притащили, мы станем на той стороне улицы». – «Ни-ни-ни», — отмахнулся он рукой, — вы являетесь здесь представителями всей семинарии, умейте себя держать». Спорить было поздно. В конце улицы показалась карета, а на подъезд как из решета высыпались из училища губернатор, обер-прокурор Синода, все архиереи с архиепископом Алексием во главе, все в рясах, клобуках и панагиях. Несмотря на свои четырнадцать пудов, архиепископ Алексий, как молодой человек, подбежал к карете, встретил великую княгиню и, чуть поддерживая ее под руку, ввел на высокий подъезд. «Вот, Ваше Императорское Величество, позвольте представить Вам семинарскую рабочую дружину, сформированную в количестве 600 человек для обработки полей призванных в армию, — в это мгновение, вскинув на нас глаза, он заметил, что вместо 600 стоит только 4 человека, но не растерялся, а спокойно продолжал – здесь только представители этой дружины, остальные завтра держат экзамены и готовятся к ним». Великая княгиня кивнула головой на его слова, подошла ко мне и с большим немецким акцентом спросила: «А фи кте прошлый кот работали?» — «Никак нет, — почему-то по-военному отвечаю я, — Ваше Императорское Величество». Сзади меня толкнул в спину Владычин. Елизавета Федоровна, очевидно, не поняв моего ответа, снова спросила: «А кте фи прошлый кот работали?» — «На фабрике Ваше Высочество», — так же громко, как и ранее выпалил я. От соседа справа раздался такой звук носом, словно он поперхнулся и боится рассмеяться. Великая княгиня недоумевающе посмотрела на меня и опять спрашивает: «А кте фи путете рапотать фетом году?» — «Пока еще не знаю Ваше Высочество». Архиепископ Алексий красный как рак уже давно делал попытки вмешаться в наш разговор. «Да, да, да Ваше Императорское Высочество, — перебил на этот раз он меня, — дружина еще только организована, у них еще нет обуви, и они пока еще не знают, где им придется работать». – «А-а, так, понимаю, ну шелаю фам успех». Кивнула она нам всем головой, что-то спросила еще у соседа, ответа которого я не помню, архиепископ Алексий под крики «ура» школьников увлек ее в училище. «Что вы наделали?» — набросился на меня Владычин. – Вам теперь достанется». «За что?» — «Ну, ну, замолчите» — отмахнулся Владычин. Остальные надзиратели улыбались. В душе они все были довольны, что я насолил Алексию. Выходя минут через 15 обратно, Елизавета Федоровна снова кивнула нам головой: «Ну шелаю фам успех», — и под крики «ура» уехала. Мы постарались поскорее исчезнуть, чтобы не попасть под горячую руку начальства. Та же мысль, видимо, была и в головах у нашей администрации, которая исчезла едва ли не скорее нас.

На утро в семинарии я пожинал лавры героя дня. Окружали толпами. В сотый раз просили повторить, как и о чем я разговаривал с Елизаветой Федоровной, при этом смеялись до слез, а под конец, кажется, всю нашу квартиру качали. Преподаватели, проходя мимо меня, улыбались. Вызвал меня к себе на квартиру тут же при семинарии и исполняющий должность ректора инспектор протоиерей Садовский. Этот встретил меня строго: «Расскажите, что вы вчера говорили с великой княгиней». – «Ничего, отец ректор, я только отвечал на ее вопросы». — «Расскажите все». Я рассказал. «Ну, разве можно было так отвечать? – упрекнул меня Садовский. «Отец ректор, шесть лет нас учили говорить только правду. Через десять дней я покидаю семинарию. И вот этот разговор – плоды полученного мною воспитания». Садовский заулыбался. «Ну, ну, ну, не всегда же можно говорить правду, и я уверен, что все, что вы говорили, было сказано намерено. Ведь вы умный парень. А знаете, что мне за вчерашнее сказал архиепископ?» — и он снова улыбнулся. – «Он, как водится, сначала отругал меня, а потом крикнул: и откуда вы такого дурака выкопали. Идите. Идите.» — вдруг заторопился Садовский, чувствуя, что сказал лишнее, и благословил меня. Тут я понял, что я действительно герой не только семинарских классов, и поэтому, набравшись храбрости, ответил: «Ваш отзыв обо мне, отец ректор, мне нравится гораздо лучше, чем отзыв Его Высокоприосвященства». Ректор засмеялся и захлопнул дверь квартиры. …

Революционный дух тех лет помешал планам, которые строила семья о будущем Владимира Евгеньевича – несмотря на то, что он закончил семинарию в числе лучших по первому разряду, и имел направление в Московскую духовную академию, он принимает решение продолжать получение высшего образования в университете. Только этому не суждено было осуществиться в военные годы – он был мобилизован и поступил в военное училище, чтобы стать офицером и затем должен был пойти на фронт первой мировой войны. Когда произошла февральская революция 1917 года и смута с беспорядками выплеснулись на улицы городов, юнкеры стали опорой властей для сохранения общественного порядка и жизней людей.

Когда Владимир Евгеньевич выполнял подобный приказ по охране порядка, произошла его вторая встреча с Елизаветой Федоровной

… После Таганской тюрьмы мне пришлось охранять «старую знакомую» великую княгиню Елизавету Федоровну в ее Марфо-Мариинской обители. Где находится в Москве, на какой улице эта обитель, я так и не знал. Привезли нас туда вечером, расставили внутри квартиры Елизаветы Федоровны у окон, приказали не разрешать ей подходить к окнам, а нам с ней не разговаривать. Стоим мы в комнате трое, по количеству окон. Из соседней комнаты выходит великая княгиня в таком же костюме, в каком я видел ее в прошлом году во Владимире. Поклонилась нам общим поклоном, мы приветствовали ее по-ефрейторски. Посмотрев еще раз на нас, она задержалась на мне. «А я фас кте-то фител», — произнесла она как бы раздумье. Я молчал, помня наказ. Она встала против меня, еще спрашивая сама себя «Кте я фас фител?» После минутного молчания улыбка прошла по ее лицу: «Ах та-а, фспомнил, фо Флатимире, я фас фител фо Флатимире». Молчание с моей стороны становилось невежеством, тем более, что ведь она меня ни о чем не расспрашивала, и я ответил: «Так точно, Ваше Императорское Высочество, во Владимире.» — «Помню, помню» заулыбалась она и прошла в следующую комнату. После ее ухода я рассказал моим удивленным товарищам при каких обстоятельствах состоялось мое знакомство с великой княгиней. Хотя я и рассказывал шепотом, мои товарищи не могли удержаться от смеха, на котором нас и застал проверяющий офицер, и нам всем потом от него влетело, но когда он узнал причину смеха, то и сам не мог удержаться, чтобы не рассмеяться. Но что меня поразило в Елизавете Федоровне, так это ее зрительная память, как она могла меня узнать, видев только раз и притом в совершенно другом внешнем виде. Это удается далеко не всем. …

Последующие годы были годами великих скорбей для нашей страны.

Владимир Евгеньевич в 1917 году отправился на фронт первой мировой войны и сражался как офицер с интервентами до того момента пока и фронт, и армия не были через предательство революционеров окончательно развалены. Матушка Елизавета в 1918 году совершила через великое страдание восхождение в Горний Иерусалим, о чем мы все знаем из ее жития.

Когда Владимир Евгеньевич вернулся с первой своей войны в отчий дом, он застал всю свою семью в голоде, а Церковь и Веру в поругании – так о событиях 1919 года в Переславле-Залеском пишет он в своих воспоминаниях

… Этот год следует отметить еще большим развитием антирелигиозной пропаганды. Духовенство стало предметом поношения, религия – объектом сплошного поругания. Наиболее трусливые, шкурники и беспринципные люди из духовенства начали отказываться от сана, но большинство несло выпавшие на их долю невзгоды с честью, с достоинством, действительно памятуя слова Евангелия «Больше сея любви никто же имать, да кто положит душу свою за други своя» и утешаясь заповедью Спасителя: «Блажени есте, егда поносят вам, и изженут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради». Здесь я говорю о духовенстве нашего города и уезда. Говорю то, что я сам знаю, чему был свидетелем, о чем нигде не печаталось, о чем и говорить боялись, да и сейчас бояться. Священники перестали носить кресты поверх рясы, как это было до сих пор. Многие из них в этом году по широкому лицу матушки-земли русской нашли себе мученическую смерть, подобно отцу Константину (Снятиновскому). Знаю один случай, когда на реке Оке, на пристани города Мурома с пришедшего парохода сошел один священник с взрослой дочерью. Стоявшие на берегу красногвардейцы, увидев рясу, ни слова не говоря, тут же на глазах у всего народа этого священника расстреляли, а дочь под угрозой расстрела, заставили тут же рыть ему могилу и закопать. У нас в Переславле монахов Данилова монастыря всю зиму гоняли чистить исполкомовские конюшни, нарочно не давая для этого никакого инструмента, заставляли все делать голыми руками.

С этого времени мое отношение к духовенству изменилось я увидал в них не простых ремесленников, а действительно служителей Бога, безответных мучеников за свои убеждения и, наконец, просто действительно порядочных людей и честных, тогда как кругом все уже настолько изобманывалось и изолгалось, что и сами не стали различать, где правда и где лож. …

Затем случилось то, что невозможно было предположить – Владимира Евгеньевича мобилизовали в Красную армию. И первое, что с ним случилось по прибытии на фронт – его едва не расстреляли как бывшего офицера царской армии. На изложении ужаса и тягот гражданской войны обрываются воспоминания Владимира Евгеньевича, которые он писал уже в конце своей жизни. Продолжение событий тех лет в жизни Владимира Евгеньевича мы узнаем из воспоминаний его отца — Священномученика Евгения.

Отец Евгений глубоко переживал в те непростые революционные годы из-за того, что его сын не захотел связать свою жизнь со служением Церкви, а попал на путь опасностей, которые обещает поприще военного, но честно признает, что не будь у большой семьи в те годы «пайка красноармейца», то всех ожидала бы голодная и холодная смерть, постигшая тогда многих людей.

Но все то сошло по Промыслу Божию – Владимир Евгеньевич вернулся с Гражданской войны живым, чтобы поддержать свою семью и пережить вместе с ней скорбный 1937 год, когда отец Евгений совершил свой мученический подвиг во Христе. Те годы не сломили характер Владимира Евгеньевича — он составил и сохранил для нас фото-коллекцию храмов и окрестностей Переславля-Залесского за период с 1914 по 1935 год, несмотря на то, с какими опасностями он мог столкнуться, когда по стране шел поиск врагов народа, шпионов, под репрессии  и ссылки попадали семьи с детьми. 

Важно сделать отступление к детским годам Владимира Евгеньевича, чтобы увидеть, что попечение Божие по молитвам родителей через Святых угодников неотступно оберегало его земной путь – это напутствие для него оставил в своих воспоминаниях отец Евгений

… В детстве, до обучения грамоте, Володя опять сильно хворал, на этот раз уже коклюшем. И только отхворал он шесть недель, как вдруг с ним сделался повторный на шесть недель. Во время этой болезни с ним раз был загадочный случай какой-то странной особой болезни, которая нас страшно перепугала тогда. Днем он был какой-то задумчивый, тихий, приунылый, все же гулял на улице. К вечеру же он окончательно слег в постель: лежит тихо, но ничего и не говорит. Видим, что-то творится с ним неладное: скорее к доктору. Одновременно тогда пришли к нам сразу двое: Петр Михайлович и Павел Викторович Модестов, приезжавший тем летом повидаться и погостить у родственников в Переславле. Осмотрели больного внимательно; в пятки ног кололи иголкой, но нет чутья у Володи, молчит, ничего и не говорит. Так и оставили его до утра без лекарства, удивленно покачивая головой то тот, то другой. Пролежал ночь Володя почти без движения, ничего не давая нам знать о своем состоянии. Поутру взяли мы имевшуюся у нас для катанья детей трехколесную коляску, положили в нее больного Володю и повезли в Никитский монастырь помолиться. Там почитали об нем, как о болящем, молитвы; помолились пред ракой угодника Божия преподобного Никиты, попоили водицей святой, и едем назад к Переславлю домой. И что же? Наш Володя стал вдруг оживать и сделался вовсе бодрее; он готов был дорогой идти вместе с нами. Привезли в Рыбаки, и больной наш пошел вдруг на улицу. Потом Петр Михайлович заезжает к нам с озера и спрашивает: «Где же больной?» — «На улице больной наш, гуляет!» — мы отвечаем. Удивился наш доктор! Тут же тогда ему мы сказали, как ездили с ним помолиться в Никитский. Выслушав нас, говорит тогда нам: «Видно, помощь-то Божия сильнее нашей, врачебной» и сказал, что, уходя вчера от больного Володи, предполагал он видеть сегодня его не таким, чем он есть в настоящую пору: что он будет или идиот на всю жизнь, или же должен совсем умереть.

«Помни же это, сын мой Володя! Не забывайся — живи; помни, что милость Господня была над тобой, и это нам о тебе до сих пор в голову крепко засело! Два раза ты был предназначен врачом земным сойти в мать-сыру землю: не забывай же ты Бога и всю жизнь неотступно держись за Него!»

Но этим, что было, еще не окончился его болезненный возраст. Было ему годов восемь. Приезжала к нам тем летом ивановская родня всей семьей. А от нас, уезжая, захватила с собой и Володю в Иваново, чтобы оттуда всей семьей же, теперь и с нашим Володей, чтоб веселей было детям, съездить в Саров к преподобному Серафиму. Из Сарова эта семья прибыла и в Шекшово, куда и я, всей семьей, приехал из Переславля повидаться с родными и пожить сельской природой. Но в этот раз приезд наш в Шекшово удовольствия нам немного представил: Володя захворал корью. По случаю этой болезни безо времени уехали и ивановские, да и нам, с детьми, ничего не оставалось там делать, как тоже поскорее уехать, чтобы не расхворались все дети. И мы тогда немедля уехали. В дороге домой у Володи был полный период выступления сыпи на теле. Бдительно мы тут следили за ним, как бы не осложнить дело с болезнью, боясь, как бы не застудить его корь. Благополучно прибыли в Переславль. Здесь, несмотря на переутомление и болезненное состояние, после продолжительного путешествия по дорогам в Иваново, Саров и Шекшово, помню, как рад был Володя увидеть свой родной дом. По приезде он везде сначала тотчас побывал; на дворе, в саду, в огороде; посмотрел и на близкие к дому места. И потом только слег дохварывать корью. Все дети тогда в этот раз у нас перехворались, но не так уже трудно, как Володе пришлось. Последние из детей даже выдерживали корь на ногах. У Володи же после кори получилось осложнение: в ухе нарыв. Жар тут поднялся в нем больше, чем с корью. Но удивительное было у него и терпение во время болезни! Капризов у него почти не замечалось; бывало, или лежит спокойно в постели, а то вдруг встанет на ноги, как будто здоровый. Удивлялись мы его настроению, но за это мы тогда как-то больше его и жалели. А в последний день его хвори мы даже струсили за него не на шутку, когда градусник показал в нем 41 градус жару. Вынесет ли — подумалось нам. И вот тогда в доме мы его даже причастили на случай. Исповедовался он тогда у меня в первый раз только в жизни. И, слава Богу, после причастия в тот же день жар у него стал спадать: нарыв в ухе прорвался. Скоро и все были здоровы…

В 1941 году пришло время Великой отечественной войны, и Владимир Евгеньевич в третий раз пошел на фронт, чтобы защищать свою родину, и закончил войну с боевыми наградами. Через год после окончания войны, в 1946 году Владимир Евгеньевич делает важный шаг – совершается его рукоположение во иерея в Московской Епархии.

Из биографии Владимира Евгеньевича мы узнаем, что уже в 1948-1950 годах он служил в Русской Духовной Миссии в Иерусалиме – именно там, через три десятилетия после встречи в Марфо-Мариинской обители, состоялась его третья встреча с Елизаветой Федоровной, в храме Равноапостольной Марии Магдалины в Гефсимании, где бережно хранятся святые мощи игуменьи Елисаветы и инокини Варвары.

Удивительная судьба немецкой принцессы, которая обрела в России свою семью, Православную веру, была Великой Княгиней царского рода, а затем приняла иночество и стяжала Святость, стала частью жизни сына священномученика, который после своих жизненных испытаний тоже принял послушание пастыря Божия. Господь определил им встретиться на Святой земле Иерусалима и уже через молитвенное обращение продолжить начатое однажды общение.

Далеко не каждому нашему современнику подает Господь возможность посетить Иерусалим, и тем ценнее этот Божий дар отцу Владимиру от того, что ему в 1948 году было дано потрудиться ради возрождения Русской Православной миссии, и не только в делах устроения хозяйственных и имущественных отношений, но и в деле духовного возрождения Русского Православия на Святой земле. Такие строки напутствия получил отец Владимир от Управления Подворьями Русского Православного Палестинского Общества в 1950 году, возвращаясь на Родину к трудам в Патриархии

«Протоиерею о.Владимиру Елховскому

Ваше Высокопреподобие

Русские люди, объединенный вокруг Православного Палестинского общества  в Иерусалиме, в количестве 57 человек просили Управление вышеназванного Общества от их имени выразить Вам, Ваше Высокопреподобие, свои искренние сожаления по случаю Вашего отъезда из Иерусалима, где Вы, Ваше Высокопреподобие, за свое кратковременное пребывание своим сердечно-душевным отношением к людям, чисто христианскою – братскою любовью, чисто русским теплым чувством Русского Духовного Отца к своей малочисленной пастве заслужили общую любовь, симпатию и расположение в такой степени, что они единодушно и единогласно говорят: «Такого Пастыря, такого Священника, Такого человека и с такой христианско-русской душой, мы пребывавшие в Иерусалиме свыше 36 лет и видевшие здесь во Святом Граде массу Духовенства, как Православного, так и других вероисповеданий, не встречали, и не видели, и не ощущали той любви Христовой, какую мы нашли в о.Владимире Елховском – это истинный Пастырь, это истинный русский человек, любящий свою Родину и ея людей, хотя бы и в рассеянии сущих, но оставшихся верными Родине и Ея Святой Православной Церкви с Ея Главою Его Святейшеством Патриархом Московским и всея Руси Алексием.»

Исполняя просьбу 57 православных русских людей Управление Подворьями Русского Православного Палестинского Общества в Иерусалиме присоединяет свои чувства к вышесказанному и скорбит об отъезде Вашего Высокопреподобия, так как, вполне свободно, может только подтвердить сказанное выше и скорбеть о лишении в лице Вашего Высокопреподобия истинного Пастыря Стада Христова.

Секретарь Управления Подворьями Русского Православного Палестинского Общества В.А. Самарский»    

К сожалению, отец Владимир не успел оставить нам своих записанных воспоминаний о третьей его встрече со Святой Великомученицей Елисаветой в Иерусалиме – мы об этом можем судить только исходя из его биографии и косвенных свидетельств, но это нисколько не умаляет того, как мы видим в историях жизни этих людей сотворенный промысел Божий. Именно по этим делам Господа мы должны судить с чистым сердцем о нашей вере и обретать через молитву добрые плоды нашего спасения.

От славы царственныя, вземши Крест Христов, прешла еси к славе небесней, молящи врагов, и обрела еси радость вечную, святая мученице княгине Елисавето, с Варварою мученицею. Темже молим вас: молите о душах наших

Христа ради от твоих рабов нуждную смерть претерпел еси и венец нетления от Него восприял еси, приходящим же с верою от честнаго твоего гроба подаеши цельбы, о Никито преподобне, молитвинниче о душах наших.

Со Святыми упокой, Господи, душу отца Владимира, и святыми его молитвами прости наши согрешения